Мост над грязью
Фестиваль «Видеть звук» начал свое внедрение в культурное пространство Москвы. Я бы даже сказала начал «ввинчивание», – стал «буравчиком» пробираться к слуху и зрению публики, которая, конечно, не побежит толпой, чтобы видеть звук. Собственно, я, как всегда, начинаю с вопросов: Надо ли его, звук, видеть? Можно ли его видеть? Каково качество этой новизны? И что есть «мост»? А что тут «грязь»?
Впрочем, и живописные «сонаты» Чюрлениса, и поэтические «симфонии» А. Белого, и замыслы Скрябина о великой Мистерии – грандиозной культуро-«литургии», вмещающей движение, слово и звук, но также и реалии живой природы – кажутся, действительно грандиозными творческими глыбами на фоне работы «Мост над грязью», которая появилась «в результате «путешествий труппы по странам и континентам». Нет, – это не «светозвук в природе и световая симфония» русского композитора. Чюрленис, Белый, Скрябин взывали все же к человеку, потому как их «театр мистерий» без него был бы бессмыслен. Вся создаваемая ими рукотворная красота была адресована человеку, который единственный в ней нуждается и способен ее понимать и чувствовать.
По какому-то странному недоразумению (или ради красного словца) один из московских кураторов проектов ГЦСИ, представляя премьерный спектакль «Мост над грязью» (BRIDGE OVER MUD) назвал его «мистериальным», «мифопоэтическим», и даже какие-то чеховские предчувствия и предвестия увидел на «сцене», которая была заполнена всевозможными хитрыми рельсами, трубочками, кабелями и прочей новейшей технологичной машинерией. То есть все, что в театре обычно прячут, здесь, напротив лежало на полу, занимая хитроумной конструкцией всё пространство, и упиралось в экраны. Вертикальные экраны, собственно и стали «сценой», так как на них транслировались всяческие технологичные штуки. Спектакль, собственно не играли, им управляли на пультах несколько человек, остающихся в тени. Да и как-то считать работой актера фигуру мужчины в пальто и шляпе, молчаливо и статуарно стоящего на фоне очередной визуальной инсталляции, – считать немного странно. Это был единственный эпизод, в котором живое человеческое тело вдруг внедрилось в «синтетическое произведение», состоящее из движущихся кинетических скульптур, изображения, звука, видео, движения теней на экранах, пульсирующих частиц, кругов, исходящих и входящих друг в друг. Аудиовизуальные технологии норвежского «Театра мира» (Verdensteatret), действительно, показали, что такое новый мировой культурный продукт. Холод – тут его сущность. Разряженный холод такого футурума, такого взгляда огромного «космического ока», что человеку там просто не нашлось места. Человек изгнан из этого не-театра. Он – минус-прием. В ледяном сердце Кая было больше тепла, чем в спектакле «Мост над грязью». Убежденность в том, что аудиовизуальные технологии способны расширить представления об искусстве, я полагаю опрометчивой и самонадеенной. И ужасно тоскливой. Скучно господа, скучно.
…Этот не-спектакль скорее можно описать через отрицание.
На не-спектакле «Мост над грязью» не испытываешь никаких эмоций. Никакого «синтетического» или «комплексного чувствоования» от пульсации некой плазмы или «боязливых зародышей» (напоминают разрастание и дробление клетки под микроскопом) в начале не-спектакля, от движущихся кинетических фигур, давно знакомых по работам наших супрематистов (здесь они даны в объеме, в материале), от начертанных в пространстве линий, элегантно чертящих серое пространство, – от всего этого, увы, не испытываешь никакого сильного чувства и никакой теургической страсти-радости. Монотонная повторяемость вместо развития и движения; полнейшая безличность и эстетический интернат, никакой moralis; зато всё и вся страшно равно и ровно; неопределенное движение от точки к точке и от черты к черте; отсутствие цели движения и результата, – все это напоминает бесконечную «репетицию» вместо развития, кульминации, коды, то есть какого-либо результата. Результата нет.
Музыка, pardon, звук – техничен и технологичен. Но до «тайнодейственных гармоний», увы, дело принципиально не может дойти. Впрочем, живой голос тубы можно было бы выделить в этих «новозданных сферах», хотя и он синтезирован, обработан.
Собственно не-спектакль «Театра мира» с нашей землей связывал один эпизод-инсталляция: на экране возникают трепещущие точки, эти точки напоминают пульсацию огромной толпы, которая постепенно все сильнее и сильнее разрастается. Заполнение пространства сопровождается шумами – кажется, это весь человеческий муравейник, все проживающие на земле 7 миллиардов человек, вышли на одну площадь. Но голоса их неразличимы. Они только улавливаются в «мировом эфире». Голоса производят только шум. Шум толпы. Иногда врываются особые интонации – так вожди говорят с народами… Но собственно, народов как таковых тоже нет… Есть некая глобальная биомасса. И как-то медленно возникает и не желает уходить мысль, что собственно с такой, гиперкосмической, и нечеловеческой точки зрения, «мусором» оказываются люди. Даже отходы их цивилизации, которые красивыми лохмотьями летят в разряженном Ничто некой Вечности, – и те кажутся не-мусором.
Человек больше не связывает мир в целое. Мост мира (этакая дуга отказа от всего человеческого) так высоко вознесен над всем земным и реальным, что все это сильно отдает новым гуманитарным варварством (пусть и техно-совершенным). Вместо синестезии (комплексного чувствования) не-спектакль «Театра мира» совершает над нами насильственное действие: принудительную анестезию. Такое не-искусство не-спектакля понуждает забыть себя (возраст и пол, принадлежность к национальной – русской или иной какой-либо – культуре, к тому или иному государству, к тем или иным ценностно-эстетическим пристрастиям). К тому, что и делает человека особенной личностью.
«Мост над грязью» – это процессуальное не-искусство. Оно совершенно не нуждается в эстетической концентрации, когда ты его смотришь. Никакой дополнительной символической эквивалентности между смотрением и слушанием я не обнаружила. Повышенное трепетание современного искусства перед техниками оказывается чревато своеобразным «догматизмом» – догматизмом путешественника, который никогда и нигде не хочет остановиться, который не желает никаких повторов; но втянут в поток бесконечной смены впечатлений.
Процессуальное не-искусство не нуждается в том, чтобы ты вообще имел некую полноту ассоциаций или выносил какие-то о нем суждения (и большая часть зала вообще не может даже ничего сформулировать, как правило). Зритель – да, он «просто смотрит». И никакого «дара слова» и «дара мысли» от него и не требуется. Какая-то страшно обидная – скотская, бессловесная роль отведена зрителю. Впрочем, от слова в «Театре мира» естественно, отказались. Так проще.