"Господа Головлёвы" в Лысьвенском театре драмы им. А. Савина
Лысьвенский театр драмы им. А. Савина в рамках фестиваля-премии «Золотая маска» показал в Москве «Господ Головлевых» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Спектакль культурный, внятный, ансамблевый – с художественно точными актерскими работами и отменной звуковой, цветовой и световой партитурой.
Салтыков-Щедрин – автор очевидный. Нет у него полифонической сложности и силы мысли Достоевского, нет у него роскоши столкновения противоположных идей, нет бытийственной радости Толстого. Тяжел и безнадёжен его мир.
Вот и режиссер-постановщик Дмитрий Акимов в сотрудничестве с художником-постановщиком Еленой Сорочайкиной представили головлёвскую жизнь в образе огромного дома-гроба. Стены его покаты (а это три стены, и одной стороной, к публике он, естественно, открыт); а нутро пустое, как пустыми станут по ходу спектакля все персонажи – у каждого что-то или кто-то отнимается, вплоть до самой жизни… У дома-гроба есть «дно», но даже и это «дно» пробивает папенька Владимир Михайлович – он у Эдуарда Фролова существо изломанное, «подпольное», развратно-мелкое, куражливо-пьяное (выходка с «номером» петушок прокукарекал придумана и сыграна отлично). Он же – любитель стишат первого «срамного поэта» Семёна Баркова.
Фото 1. Сцена из спектакля. Фото – Игоря Мелехова
Артистам драмы есть что играть в «Головлевых» – жёсткость лиц почти криминальная, характеры – вполне разнообразно-уголовные, а финансовые и наследственные обстоятельства всех детей и внуков Арины Петровны Головлёвой держат их крепко, как на цепи, при ней. Пограничные и кульминационные пики-состояния режиссер находит буквально для каждой роли. Как и тяга к саморазрушению характерна для всякого в этом доме-гробу. Чёрным, летящим «пеплом» (какой-то особенной прозрачной бумагой) художник засыплет всю авансцену – он головлёвым более свойственен, чем белый снег. Впрочем, есть тут и другая нагрузка: «…ибо прах ты и в прах возвратишься». Всё земное тут станет прахом…
Фото 2. Сцена из спектакля. Финал: Аннинька и Порфирий. Фото театра.
Арина Петровна Натальи Мироновой и Порфирий-Иудушка Михаила Тихомирова – два протагониста спектакля (антагонистов у них, пожалуй, и нет). Он – самый главный её наследничек из четырех детей. Дочь Анна пошла против матери (не за того замуж вышла); старший «Степка-балбес» всё пропил да проиграл, что ему мать дала (Игорь Безматерных вывел в своем герое чёрную безнадегу на первый план); сына Павла Алексей Якубенко играет этакой безвольной ветошкой, которому «кусок имения» Дубровино тоже впрок не пошёл. Впрочем, Павел, кажется в этом спектакле вполне понимает кто есть кто в семейке Головлёвых, но вырваться из этого круга подлой родственности никак не может.
Конечно, Богом был дан людям закон: «Плодитесь и размножайтесь!». Но вот этого простого, стихийно-здорового, семейственно-патриархального и целомудренно-чувственного не было ни в детях, ни во внуках Арины Петровны. Режиссер сразу, с первых мизансцен указал на то, как эта постылость брака завелась как червь пожирающий в семействе Головлёвых. Молодая Арина Петровна (Екатерина Шадрина) трижды, с усиливающейся до истеризма интонацией, прокричит своё «не хочу», пока няньки да мамки будут её обряжать невестой в самом начале спектакля. Свадьба насильственная с Владимиром Михайловичем и брак с ним – это так, «скрещивание организмов», гнусное начало. И гнусное зачатие всех деток. А потом всю ту же безлюбость повторит и дочь их Анна, и сынок Порфирий, равнодушный как к сыновьям Володеньке и Пете, так и к двум бастардам, рождённым от прислуги.
Фото 3. Сцена из спектакля: Арина Петровна и Иудушка-Порфирий. Фото театра.
Детей своих Арина Петровна не любила – она любила власть над ними. Наталья Миронова в первом действии спектакля тяжеловесно-груба, но, актриса сохраняет в своей героине и чувство долга (пусть так, коль нет любви). «Все-таки мать!», а потому каким-то глубоко упрятанным местом в сердце поверила Иудушке, отдала ему Головлёво. А уж когда он её крыжовником поштучно стал угощать, – даже в ней, женщине-скале что-то сдвинулось. Во втором действии рисунок роли меняется: что-то умиряюще-заискивающее, терпеливое и жалкое появляется в героине Натальи Мироновой. Иногда, кажется, что она и вину свою поняла – увидела своих детей лишенцами. Без любви росли, о любви и не узнали. Она им недоступна. Она в них не содержится. И в ней нет потребности.
Да, поначалу Арина Петровна властвовала – через капиталы да недвижимость. Капиталистический активизм матушки (она одна оказалась способной копить и приумножать богатство) остальные дети, рожденные сразу «умертвиями», совсем не унаследовали. Не унаследовали её практических способностей, но только оказались жалкими пользователями – всё прожигали да пропивали. Собственно, и удачная охота на капиталы и имущество самого Иудушки, закончилась тем же. При богатстве стал псом шелудивым, опустившимся; а в ночь на Страстную Пятницу бросился было бежать в одном рванье на могилу матери в другое именьице, в Погорелку, да и замерз по дороге…Бормотал что-то про прощение, да раскаяние, но не вышло из этого ровным счетом ничего.
Фото 4. Сцена из спектакля. Фото театра.
Михаил Тихомиров играет Иудушку в манере «мелкой пластики»: очень ловко-угодливо мельтешит его персонаж; меняет «форму» говорения – то захлёбывается, то ласково стелет словами, а то округляет жестами свои липкие речи. И всегда готов надеть подходящую к случаю маску – любой абрис готов принять, подстраиваясь под маменьку. Угодливость его не только лицемерной у артиста получается, но как-то особенно пакостной.
Хочется вернуться вот к этому щедринскому словечку: умертвия («…из всех углов этого постылого дома, казалось, выползали “умертвия”...»). Это вроде как все они – люди с вынутой душой. Сначала маменька душу вынимала у детей; потом эта плесень нелюбови всё ширилась, въедалась в жизнь каждого, скукоживая мир вокруг (реальность) до какого-нибудь конкретного безобразия (чаще всего – алкоголя); до какой-нибудь мысли «про ассигнацию», которую не положили вовремя в ломбард; до какой-нибудь дешевой «любви» от Кукишева. Отчаянная яркость в двух больших сценах Анниньки и Любиньки – Ксении Драловой и Ирины Никитиной – трактуется режиссером, кажется, как «контрапункт» тощей головлёвской придирчивой и скупой жизни. Правда результат тот же – головлёвский. Смерть.
Фото 5. Сцена из спектакля: Аннинька и Любинька. Фото театра.
Три поколения обширного семейства уйдут на наших глазах в мир иной – полностью истреблено будет семя Головлёва–старшего.
++++
Сказка Щедрина «Пропала совесть», будто обручем, стягивает спектакль. В Прологе персона, названная Церемонимейстером (Наталья Крючева) расскажет о совести, которая никому не нужна. В чёрном, торжественно-похоронном наряде, мерным казённым тоном, её героиня будет зачитывать также и официальные поздравления со свадьбой, по случаю рождения очередного ребенка у Головлевых-старших, а потом говорить о «невосполнимой утрате», постигшей это семейство (по лицу «покойника» Церемонимейстер проводит рукой, оставляя на нём черные линии-метки). Собственно, Церемонимейстер подменил собой Церковь – в которой венчали, крестили новорожденных, а потом и отпевали покойников. Какую накопленную древнюю мощь, благорастворение воздухов и Божию благодать, какую красоту обряда потеряли! Конечно, в пошлых текстах Церемонимейстера «на регистрацию брака», на «рождение ребенка», на свадьбу и похороны предъявляет себя наша современность, в которой самое существенное мы часто делегируем случайным людям (чего стоят только нынешние свадьбы с массовиком-затейником!). И ещё, конечно, сила, но машинная сила конвейера, равнодушного к подлинному в человеке, «читается» в замысле режиссера – в фигуре руководителя церемоний.
О вывернутом наизнанку христианстве, бессмысленном в устах Иудушки, я и говорить не хочу. Любострастные игры с «дворовыми» (Елена Елькина и Маруся Килекеева играют своих героинь без принятой в доме-гробу блудливой уклончивости, не головлёвскими); кривой оборванный крест, налагаемый им на себя (причем слева направо) сказали всё. Паскудное патологичное ханжество, перевёрнутые евангельские цитаты, сладенькая речь из «церковных поучений» – ни что иное, как неутомимое предательство Христа. Я бы не сказала, что режиссер исследует головлёвские отклонения от Истины – скорее, он их констатирует, предъявляет. В Евангелии от Матфея (гл.23, стих 27) сказано: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых всякой нечистоты». Гробом повапленным, собственно, и была Иудушкина душа.
Фото 6. Финальная сцена. Фото театра.
В финале зрителей пожалели: дали надежду. Вернулись к сказке: подобрало никому ненужную совесть маленькое дитя. Дитя будет расти – и совесть вместе с ним. И станет такой огромной, что будет всем командовать сама и «тогда исчезнут все неправды, коварства и насилия». Мечтательно, конечно, завершится спектакль. Весело взбираются как по снежной горке и катаются по покатым стенам дома-гроба милые девочки в белых шубках, звонко смеются. А сверху на них сморит мама. Любящая.