Национал-либерализм А.Д. Градовского

К 175-летию со дня рождения

Николай Ильин

(Петербург)

Александр Дмитриевич Градовский (1841-1889) не относится к числу «забытых» представителей русской мысли; тем не менее, его самое заветное убеждение оказалось фактически похоронено под спудом написанных им ученых трудов по истории западноевропейского и русского государственного права. По сути дела, эти труды были лишь обширной преамбулой к решению главной задачи, состоящей, по словам Градовского, в том, чтобы «прийти к теории национального государства, увидеть в народности нормальную основу каждого государства» (1). Преждевременная смерть и другие обстоятельства, о которых речь пойдет ниже, помешали Градовскому решить эту задачу; но разве честно ни одним словом не упомянуть о его взглядах на «национальность как всемирно-историческое явление», которое «имеет глубокие основания в законах развития человеческих обществ» (2)? А ведь именно так поступает, например, автор обширной энциклопедической статьи, посвященной Градовскому (3). Отметим и тот факт, что свои взгляды Градовский развивал, признавая их связь со взглядами «первых славянофилов», которым он посвятил целый ряд работ, включая цикл лекций, всесторонне и сочувственно рассматривающий раннее славянофильство в целом. Тем не менее, современная специально «славянофильская» энциклопедия предпочитает не замечать Градовского, хотя отводит свои страницы множеству лиц, имеющих самое косвенное отношение к славянофильству (4).

Основная причина, по которой современные авторы, как «левого», так и «правого» толка, не хотят замечать в Градовском исследователя и апологета национализма, достаточно ясна: его национализм теснейшим образом связан с его либерализмом, тогда как сегодня либерализм фактически отождествляется с космополитизмом, а непременным атрибутом национализма считается консерватизм.

Градовский же постоянно подчеркивал, что «на западе Европы национальные движения были тесно связаны с движениями либеральными», что борьба за национальные начала сочеталась (особенно ясно в Германии и Италии) с борьбой за «начала личной свободы и независимости» (5). Такие выдающиеся идеологи немецкого национального возрождения, как барон Генрих фон Штейн и Вильгельм Гумбольдт, были убежденными либералами; в то же время самым энергичным противником немецкого единства был австрийский канцлер Меттерних, воплощение консерватизма, главный идеолог «Священного Союза» и, добавим, политик, глубоко враждебный России. Приводя эти и другие факты, Градовский одновременно возражает против отождествления русского либерализма – с западничеством. Он отмечает вполне основательно, что «идейную эмиграцию» на Запад наши консерваторы совершали не менее часто, чем наши либералы; русские люди, «впитывавшие в себя де Местра и Бональда», были «западниками» в не меньшей степени, чем наши соотечественники, «мыслившие по Монтескье и Руссо» (6). Эти замечания Градовского полезно помнить и сегодня, когда многие наши патриоты черпают вдохновение в идеях Генона, Эволы, Хайдеггера и т.д. Быть «слугой западных реакционных теорий», по мнению Градовского, еще не значит – стоять на почве русской действительности.

Градовский был убежден, что связь национализма и либерализма, хотя и проявилась впервые на Западе, имеет по существу общечеловеческий характер и потому должна выйти (и уже выходит) на первый план в России. Нерасторжимость этой связи определяется принципом, который он выражает вполне ясно: «Без сознания своей собственной личности не может быть сознания и личности народной, следовательно, и возможности служения родине в духе народном» (7).

Разберемся внимательно в этом центральном положении; оно того заслуживает.

Прежде всего, очевидно, что Градовский всецело разделяет представление славянофилов о народе как «собирательной личности» (8). Это представление является определяющим для самого существования «национального вопроса», который, как считает Градовский, «вытекает из признания в народе нравственной и свободной личности, имеющей право на самостоятельную историю, следовательно, на свое государство» (9). Понятие о национальном единстве «есть не что иное, как сознание своей собирательной личности, своего я между другими народами», а поскольку «личность есть вещь святая», то и «посягательство на национальную личность есть величайшее из преступлений» (10). Мы видим, что та «святость личности», о которой с таким энтузиазмом писал когда-то родоначальник отечественного либерализма К. Д. Кавелин, имея в виду личность отдельного человека (11), без колебаний переносится Градовским на «национальную личность». Убежден он и в том, что представление о такой специфической «личности» всецело оправдано философски: «Для философии народность есть живая, коллективная личность, <…> имеющая право на независимое существование и развитие» (12). С этой точки зрения он категорически отвергает теории, которые «полагают, что прогресс и мир человечества зависят от уничтожения самобытности наций»; по существу, эти теории «суть тот же коммунизм, только применительно к коллективным личностям, народам» (13).

Само собой разумеется, что и на государство Градовский смотрит с национальной точки зрения. Он решительно осуждает «метафизический космополитизм», «во имя которого доказывалось, что для человека все равно, к какому бы государству он ни принадлежал, что государство может быть составлено из каких угодно народностей и, наконец, что конечная цель человечества – составить всемирное государство» (14).

Здравый взгляд на государство имеет совершенно другой характер: «Именем государства обозначается известное национальное общество, народность, члены которой связаны между собой или общностью происхождения, языка, или общностью территории – всегда нравов, обычаев, общностью исторического прошлого, симпатий и антипатий и т.д.» (15). Говоря кратко, государство – это «политико-юридическая форма народности» (16).

Именно в вопросе о государстве Градовский подчеркнуто расходится со славянофилами, которые резко отделяли государство как «внешнюю, материальную силу» от «внутренней, духовной жизни народа», но в то же время требовали, чтобы эта «материальная сила» каким-то образом подчинялась «народной правде» (17). Попытку найти решение проблемы «народ и государство» в таком ключе Градовский считает негодной и сравнивает с попыткой «найти квадратуру круга» (18).

Не менее энергично Градовский подчеркивает и другое принципиальное расхождение с «первыми славянофилами», как, впрочем, и с их оппонентами. Он пишет: «Немецкая философия, более чем какая-нибудь другая, установила понятие общечеловеческой цивилизации, и это понятие было принято как славянофилами, так и западниками <…>. Центр тяжести теории общечеловеческой цивилизации состоял именно в том, что в каждую данную эпоху есть один народ, воплощающий в себе идею всемирной культуры, и притом идею безусловную для данного времени». Только с этого момента и начинается спор о том, кто же «воплощает вселенскую истину»: по-прежнему Европа или уже Россия? Этот спор Градовский считает бесплодным и даже в определенном смысле безнравственным, ибо «горький опыт истории показал и показывает, к чему приводят эти идеи вселенской истины и избранных рас <…>. Теперь народы все больше и больше сознают свою равноправность, свои права на внутреннюю свободу и самостоятельное развитие». Впрочем, он все-таки находит позицию славянофилов в определенной степени извинительной: «Мечтания славянофилов о том, что Запад погибнет, а на развалинах сего Вавилона заиграет новая жизнь славянских народов, были естественным, законным протестом против беспощадной теории божественного права западных народов». Тем не менее, время славянофилов и западников прошло – «покойников надо похоронить вместе» (19).

Казалось бы, идея народа как «нравственной личности», равноправной с «нравственными личностями» других народов, получает у Градовского ясное и последовательное выражение. Признав принципиальное равноправие конкретных национально-государственных «личностей», он, тем самым,  отмежевывается и от классического космополитизма, и от славянофильского мессианизма, с его притязаниями на «всемирное призвание» русского народа. Уточним, что он не спешит при этом считать любое племя, любую этническую группу – «нравственной личностью». Градовский пишет: «Особенности племени и языка суть только зародыши, возможность народности. Сила и устойчивость этих особенностей испытываются историей, в течение которой обнаруживается, способно ли племя к творчеству и самобытной цивилизации – следовательно, к образованию народности» (20).

Тем не менее, обоснование национализма, данное А. Д. Градовским, нельзя признать философски безупречным; и роковым для него оказывается, как нетрудно догадаться, дуализм личности в собственном смысле слова, то есть личности отдельного человека, и «личности» национальной, коллективной, собирательной.

 В этом отношении концепция Градовского попадает даже в более сложное положение, чем учение «первых славянофилов». У последних «народная личность» всецело поглощает, подчиняет себе и «растворяет» в себе личностное существование отдельных людей; только потеряв свою «эгоистическую личность», человек спасается как член «народной личности» (а в конечном счете – как член «всемирного братства народов») (21).

Будучи последовательным либералом, Градовский не мог, конечно, разделять подобные взгляды, отчетливо выраженные Хомяковым, Константином Аксаковым и Самариным, а также Гиляровым-Платоновым и Иваном Аксаковым. Для Градовского личность отдельного человека является его неотчуждаемой собственностью, в той мере, в какой он вообще остается человеком. «Отдельный человек не перестает и не может перестать быть личностью нигде – ни в семье, ни в общине, ни в государстве, ни в человечестве. У каждой личности есть сфера частных интересов, симпатий и антипатий, убеждений, верований, в которой он должен быть независим, ввиду самых элементарных требований свободы. Ошибка новейшего коммунизма состоит именно в том, что выдвигая на первый план идею общения, он забывает о той законной доле обособления, на которую имеет право каждая личность» (22).

Подчеркнем: ясно выраженное в этих словах убеждение имеет принципиальное значение для национал-либерализма Градовского. В одной из своих последних публицистических статей «Реформы и народность» (1880) он настойчиво подчеркивал, что «национальное сознание в России растет с каждым десятилетием» (23) – растет именно потому, что углубляется процесс либеральных преобразований, расширяются и получают надежные гарантии права отдельной личности. Особое значение имеет сотрудничество образованной части общества («интеллигенции») и простого народа в процессе формирования земских учреждений; «развитие земского начала в нашем управлении будет наилучшим средством образовать ту разумную и нравственную силу, о которую разобьются все попытки насильственных переделок нашей родины по каким бы то ни было “шаблонам”, и особенно по шаблону социальной демократии. Развивать и укреплять земское начало – значит национализировать нашу интеллигенцию» (24).

Но как бы привлекательно ни звучали подобные рассуждения, они не проясняют дуализм «отдельной» и «народной» личности. В той же статье Градовский пишет: «Народность есть личность собирательная, следовательно, составленная из единиц, из людей. В этих отдельных людях первый источник всякой жизни, всякого движения, всякого вдохновения и изобретения. Без жизни в этих людях не будет, не может быть, и жизни в целом» (25). Эти слова можно понять так, что «народная личность» – не более чем метафора, за которой стоит совместная жизнь реальных отдельных личностей. Сюрреализм «личности, состоящей из личностей» при этом если не устраняется полностью, то хотя бы заметно смягчается. Но дело в том, что Градовский никоим образом не хочет понимать слова о «нравственной личности народа» только в метафорическом, переносном смысле; такое понимание лишало бы серьезного значения все его рассуждения, рассмотренные ранее. Более того, если в одних случаях Градовский видит «первый источник всякой жизни» в отдельных людях, то в других (и более частых) случаях он полагает именно в «народной личности» причину самого существования (а точнее – формирования) отдельных личностей, утверждая, например, следующее: «Народность дает человеку все, что может сделать его самостоятельною нравственною личностью» (26).

Почему же Градовский не замечает тех неясностей (если не сказать – несообразностей), которые заключены в дуализме «народной» и «отдельной» личности? Прежде всего, дело в том, что по своим собственно философским взглядам Градовский – позитивист и адепт О. Конта, заявляющий вполне в духе последнего: «Метафизический метод все более и более утрачивает свое значение для решения вопросов общественных» (27). Но осмыслить идею личности на пути «положительном, а не метафизическом», без углубленного анализа понятий сознания и самосознания – невозможно. Присмотревшись внимательней, нетрудно заметить, что Градовский смотрит на понятие личности с юридической точки зрения. «Что такое человеческая личность?» – спрашивает он, и отвечает: «Личность получает действительное, практическое значение в обществе, когда она возводится на степень лица (persona), а лицо образуется через совокупность законных прав, обеспечивающих материальную и духовную жизнь человека» (28). Ясно, что при таком взгляде стирается коренное – то есть метафизическое – различие между реальной и «собирательной» личностью; и та, и другая может быть «лицом» в юридическом смысле, формальным «субъектом прав и обязанностей».

Градовский писал о себе: «Я не славянофил, не поэт, не моралист. Я скромный юрист». Конечно, в действительности он был не только юристом, но и – в той или иной степени – славянофилом, а также «поэтом и моралистом», когда речь шла о дорогих ему идеях личности и народности. Но когда он попытался соединить эти идеи, найти их глубинную связь, он, к сожалению, не поднялся на необходимую высоту над уровнем юридического мышления.

 А после того, как цареубийство 1 марта 1881 г. положило конец реформам, в которых он видел единственную «прочную основу для развития России в национальном направлении», Градовский целиком ушел в узко научную работу, не опубликовав в оставшиеся восемь лет жизни ни одной значимой работы в духе национал-либерализма.

В заключение коснемся статьи Градовского, которая сыграла определенную роль в закреплении за ним репутации «либерального профессора», посмевшего выступить против главного светоча «русского самосознания». Речь идет об отклике Градовского на знаменитую «пушкинскую речь» Ф. М. Достоевского, опубликованном под названием «Мечты и действительность» в газете «Голос» (1880) (29). Нетрудно догадаться, что Градовский, относившийся отрицательно к заявлениям о «всемирном призвании» русского народа даже у симпатичного ему Хомякова, не мог приветствовать восторженных излияний Достоевского о «всечеловечной и всесоединяющей» русской душе. Уверенность Достоевского в способности русского народа привести «все племена» к «окончательному братскому согласию» прямо расходилась, по мнению его критика, с церковным учением о пришествии Антихриста; «Апокалипсис» предсказывает не «окончательное согласие», а «окончательное несогласие», замечает Градовский (30).

Но особенно энергично Градовский возражает против того, что задача русской интеллигенции заключается только в том, чтобы «работать над собой и смирить себя» перед «святой правдой» народа. В жизни простого народа «святая правда» отнюдь не господствует так безраздельно, как считает Достоевский; но даже не это главное. «Личное совершенствование в духе христианской любви есть, конечно, первая предпосылка для всякой деятельности, большой и малой» – соглашается Градовский, но одновременно отмечает: «Личная и общественная нравственность не одно и то же. <…> в весьма великой степени общественное совершенство людей зависит от совершенства общественных учреждений, воспитывающих в человеке если не христианские, то гражданские добродетели». Именно в совместной работе по развитию этих учреждений (прежде всего, земства) и будет происходить, как уже отмечалось, «национализация» нашей интеллигенции.

Вот, собственно говоря, и все содержание небольшой статьи Градовского, в которой, добавим, выдержан несколько более либеральный тон, чем это характерно для его публицистики в целом. Но даже и этот тон не оправдывает совершенно неадекватную, какую-то бешенную реакцию Достоевского. В ответ на статью (или, скорее, заметку) Градовского он готовит особый выпуск «Дневника писателя», где на десятках страниц выставляет своего критика «врагом русского народа», якобы убежденным, что «русского мужичка надо посечь», презирающим «русских баб», восторгающимся «канканчиком в Париже», и т.д., и т.п. Заодно Достоевский пророчествует, что Европа «накануне падения», «повсеместного, общего и ужасного», которое «разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии» (31).

Впрочем, есть среди всего этого, если говорить прямо, полемического вздора и один достаточно серьезный момент, лишний раз доказывающий, как непросто совместить религиозно-исторические воззрения Достоевского с подлинным национализмом. Он сообщает, что «чуть не в первые дни после Христа <…> быстро начала созидаться новая, неслыханная дотоле национальность – всебратская, всечеловеческая, в форме общей вселенской церкви». Во всей дальнейшей истории он видит процесс распада этой «неслыханной национальности», восстановление которой и составляет смысл существования России…

Несомненно, что в отличие от этого «христианского» интернационализма, взгляды Градовского являются взглядами настоящего националиста. Отмежевываясь от панславизма, он подчеркивал: «Теория народностей содержит в себе одну идею – право каждой национальности на политическую самостоятельность» (32). У Градовского очевидно стремление как можно рельефнее выразить право каждой подлинной нации на обособленное существование, и не только право, но и долг нации по отношению к самой себе (33). Но именно это стремление – на наш взгляд, вполне здравое – выявило еще одну очень серьезную проблему национализма. А именно, Градовский не устает повторять мысль, которую ранее его высказывали славянофилы и Н. Я. Данилевский, но которая приобретает особое звучание в силу того, что здравый национализм, по Градовскому, отказывается от каких-либо «сверхнациональных» амбиций. Приведем несколько примеров этой мысли. В одном месте он выражает ее так: «Отдельный народ, как бы ни были велики его способности и богаты его материальные средства, может осуществить только одну из сторон человеческой жизни вообще» (34). В другом случае он подчеркивает значение великих людей, в которых, «как в фокусе, сосредоточиваются все стремления, все нужды их народа и времени». Но при этом спешит оговориться: «Ни одна личность не может иметь претензии представить собою исчерпывающее воплощение целого человечества; не может воплотить его в себе и ни одна нация» (35). И наконец, пожалуй, самое знаменательное выражение той же мысли. Градовский отмечает сначала, что национальность не есть нечто, данное народу сразу в готовом виде. «Народ зарабатывает, завоевывает ее, как отдельный человек, борьбою и трудом достигает самостоятельности и оригинальности». И затем резюмирует: «Так, под влиянием долгих исторических испытаний образуется национальный тип, и в этом типе воплощается одна какая-либо сторона общечеловеческих стремлений, свойств ума и фантазии» (36).

В приведенных сейчас высказываниях Градовского, как обычно, немало справедливого, но их общий смысл не очень лестен для национализма, ибо заключается в том, что национальность, рассмотренная с общечеловеческой точки зрения, есть некая односторонность. Эта односторонность может быть оригинальной, своеобразной, существующей только у данного народа и потому весьма ценной с той же «общечеловеческой» точки зрения – но это все равно всего лишь односторонность, то есть некая ущербность, некий недостаток, путь и простительный или даже неизбежный. Несомненно, что именно такой взгляд на национальность побудил славянофилов выдумать «всемирную отзывчивость» русской народности, воспетую затем Достоевским. Но выдумка остается выдумкой, с каким бы пылом она ни возглашалась. Остается мысль о том, что, как ни крути, национализм не дает человеку настоящей полноты бытия; мысль, подспудно побуждающая и самих русских националистов «дополнить» русское чем-то еще, если не «всечеловеческим», то хотя бы «всеславянским» или, на худой конец, «евразийским».

Градовский избежал этого соблазна, но не пришел к пониманию того, что национальное единство подразумевает взаимосвязь всех основных аспектов человеческого существования.

 Впрочем, уже в ближайшие годы именно такое понимание обосновал Н. Г. Дебольский в книге «О высшем благе» (1886), убедительно показав, что нация – это «всесторонне-определенный союз людей как таковых», конкретное выражение этнического, лингвистического, культурного и государственно-политического единства (37). Чтобы реализовать такое единство, требуется, конечно, полное напряжение народных сил, использование всех творческих задатков национального характера; но вовсе не требуется слияние в «братских объятиях» с другими народами.

Что касается ключевой проблемы отношения между личностью человека и его национальностью, то и здесь Градовский скорее ясно выявил и заострил проблему, чем решил ее. Но также и в этом случае у нас есть наследие русских мыслителей, которые наметили верный путь к философскому решению этой проблемы; путь, связанный с пониманием того, что человек национален по своей природе. Еще до Градовского первые шаги по этому пути сделал И. В. Киреевский (38); еще дальше продвинулся Ап. А. Григорьев, чья «органическая критика» является философско-антропологической концепцией высшего ранга (39).

Конечно, Александр Дмитриевич Градовский занимает в истории русской мысли более скромное место, чем вышеназванные философы. Но, помимо несомненно интереса, который представляют его размышления о «национальном вопросе», нельзя не отдать должное интеллектуальному и моральному мужеству человека, в лице которого русский либерализм впервые протянул руку – сознательно и решительно – русскому национализму. Сегодня это мужество приобретает особое, глубоко актуальное значение.

Список литературы

1. Градовский А. Национальный вопрос в истории и литературе. М. Гос. публ. ист. б-ка России. 2009. С. 16. Во всех цитатах здесь и далее курсив Градовского.
2. Градовский А. Д. Сочинения. СПб. Наука. 2001. С. 365.
3. Общественная мысль России XVIII – начала XIX века. Энциклопедия. М. РОССПЭН. 2005. С. 119-122.
4. Славянофилы. Историческая энциклопедия. М. ИРЦ. 2009. В этом издании читатель встретит статьи о таких «славянофилах», как Василий Шукшин, Виктор Астафьев, генерал П. Н. Краснов (!) и множество современных публицистов «патриотического направления».
5. Градовский А. Д. Сочинения. Указ. изд. С. 398, 442.
6. Там же. С. 447.
7. Там же. С. 460.
8. То, что подобное представление пришло к нам с Запада (в частности, из сочинения Ж-Ж. Руссо «Об общественном договоре»), Градовский, конечно, знал.
9. Градовский А. Национальный вопрос в истории и литературе. Указ. изд. С. 15.
10. Там же. С. 71-72.
11. Кавелин К. Д. Наш умственный строй. М. Правда. 1989. С. 19.
12. Градовский А. Национальный вопрос в истории и литературе. Указ. изд. С. 142-143.
13. Там же. С. 34.
14. Там же. С. 16-17.
15. Там же. С. 55.
16. Там же. С. 30.
17. Градовский имеет в виду известную «Записку» К. С. Аксакова к императору Александру II.
18. Градовский А. Д. Сочинения. Указ. изд. С. 467.
19. Градовский А. Национальный вопрос в истории и литературе. Указ. изд. С. 209-217.
20. Там же. С. 36.
21. См. подробнее: Ильин Н. П. Формирование основных типов национальной идеологии от М. В. Ломоносова до Н. Я Данилевского // Патриотизм и национализм как факторы российской истории. М. РОССПЭН. 2015. С. 9-112.
22. Градовский А. Национальный вопрос в истории и литературе. Указ. изд. С. 34.
23. Градовский А. Д. Сочинения. Указ. изд. С. 450.
24. Там же. С. 457.
25. Там же. С. 458.
26. Там же. С. 399.
27. Градовский А. Национальный вопрос в истории и литературе. Указ. изд. С. 76. Типичный метафизик Фихте-старший, которому Градовский посвятил специальный цикл лекций, был симпатичен ему не как представитель «метафизической философии», а как бесстрашный проповедник национального возрождения.
28. Градовский А. Д. Сочинения. Указ. изд. С. 470.
29. Градовский А. Д. Собрание сочинений. СПб. 1899-1904. Т. 6. С. 375-383.
30. Несколько позже К. Н. Леонтьев в статье «О всемирной любви» резко противопоставил «идею христианского пессимизма» розовым мечтам Достоевского о «рае на земле».
31. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. СПб. Наука. 1995. Т. 14. С. 463-464. В немалой степени реакция Достоевского связана с тем глубоко личным значение, которое он придавал успеху своей «пушкинской речи». В письме к жене (от 8 июня 1880 г.) он с нескрываемым ликованием пишет о том, что «зала была в истерике», что после речи ему целовали руки (!) и увенчали лавровым венком «в 2 аршина в диаметре» (т. 15, с. 632-633)
32. Градовский А. Национальный вопрос в истории и литературе. Указ. изд. С. 41. Впрочем, здесь же он отмечает, что национализму не противоречит идея «вольной федерации одноплеменных народов».
33. Конечно, обособление не означает изоляцию. «Взять, что можно от других, на правах свободного обмена, сохраняя полную свою самостоятельность, – вот условие народного существования» – подчеркивает Градовский со ссылкой на Фихте-старшего.
34. Там же. С. 27-28.
35. Градовский А. Д. Сочинения. Указ. изд. С. 371-372.
36. Там же. С. 402.
37. Дебольский Н. Г. О высшем благе. СПб. 1886. С. 272, 280 и др. См. также мою статью «Этика и метафизика национализма в трудах Н. Г. Дебольского» в журнале «Русское самосознание» (№2, 1995, С. 7-64).
38. Которого лишь в силу укоренившегося недоразумения причисляют к «славянофилам» типа Хомякова и братьев Аксаковых.
39. Об Иване Киреевском и Аполлоне Григорьеве см. соответствующие главы во второй части моей «Трагедии русской философии» (М., Айрис-Пресс, 2008, с. 252-438).