Нужно ли ставить Памятники примирения к столетию Октябрьской революции? Имеем ли мы право считать ее «Великой»?
Недавно, 24 января 2017 года в Москве Российское военно-историческое общество и объединенная издательская группа «Дрофа-Вентана» провели круглый стол «Диалог с историей: мы и Великая российская революция 1917 года». Обратим внимание на следующее: в самом названии КС революция 1917 года названа Великой. Почему? С какой целью? Мы знаем, что Великой социалистической ее назвали большевики через десять лет после октября 1917-го. Прежде называли «Октябрьским переворотом». До недавнего времени, после распада СССР, революцию также часто именовали «переворотом», и вот теперь, в год ее столетия, научный директор РВИО, советник Министра культуры РФ Михаил Мягков уверен, что революция должна называться не «социалистической», а «российской» и при этом «великой»: «Хотя события 1917 года до сих пор вызывают у граждан противоречивые оценки, нельзя не согласиться, что попытка построения на земле нового справедливого общества изменила путь России и повлияла на ход мировой истории. Нам нужно увидеть в событиях 1917 года силу человеческого духа и боевой героизм».
Нет сомнения, что попытка нового наименования отражает, во-первых, намерения государственных и близких к ним структур продемонстрировать гражданское «примирение» именно в год столетия революции, – с одной стороны; а с другой – в новом названии есть явное подражание «Великой французской революции», с которой все чаще и чаще историки сравнивают революции в России, полагая, что с 1917 по 1922 годы была осуществлена буржуазно-демократическая революция в России.
Напомню, что праздник Годовщины Октябрьской революции перестал отмечаться с 1996 года, а 7 ноября с 2005 года перестал быть революционным праздником.
На мой взгляд, российская Революция 1917 года отличается от Французской прежде всего тем, что вторая была национальной, а революция в России не являлась таковой. Все революции XX века, происходившие в России не совершались в интересах русской нации (речь идет не об этнике).
Революции (и 1917 и 1991-93 гг.) безусловно, использовали политические маски, чтобы увлечь тех, кто представлял активную русскую силу в свои ряды и для своих целей. Но суть в том, что цели были иные, не соответствующие интересам «вовлеченных».
О колоссальном непонимании этого – главного и стержневого пункта революции 1917 года – говорит, например, «свежайшая» уверенная мысль нашего современника, что «главный тормоз развития этой цивилизации, отличной от Востока и Запада, – монархия и церковь. Они дружно противостоят активизации творческого потенциала многонационального народа Русской цивилизации через запрет на образование в низах общества». Никакой Русской цивилизации ни большевики (и политические элиты) периода 17-го года, ни в более поздние времена, строить и не собирались. «Великодержавный шовинизм» (читай «русский дух») был попросту невыносим не только Ленину-вождю, но и многим в интеллигенции, а ориентация на Мировой интернационал, мировую революцию, новую невиданную планетарную культуру, в центре которой стоит Пролетарий («мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем») вдохновляли революционный модерн 1917-1926 гг.
Французская национальная революция в результате привела к консолидации общества, в нашей же стране – к рассеянию русских по миру, и исключительно к расколу. На сто лет. И никто пока не желает запирать тему «Революция 1917-го» в спокойную тишину ученых кабинетов. Одной из причин этого, несомненно, является и недавно пережитая нами революция 1991-1993 гг., актуализирующая тему «Россия и революция». Советолог, недоброжелатель России, но часто правильно ставящий вопросы Ричард Пайпс писал: «Во Франции тоже долгое время революции служили в основном пищей для политической полемики: научная кафедра по изучению её истории была учреждена в Сорбонне лишь в 80-х годах прошлого века (XIX в. – К.К.), т. е. по прошествии целого столетия, во время Третьей республики, когда на события 1789 года уже стало возможным взирать несколько отвлечённо. Но споры так и не утихли» [Пайпс Р. Русская революция. В 3-х кн. Кн. 1. Агония старого режима. 1905–1917. М., 2005. С. 13. ]
Другой известный западный политолог – Карл Поппер – уверен в том, что «каждое поколение имеет право по-своему интерпретировать историю, но не только имеет право, а в каком-то смысле и обязано делать, чтобы удовлетворить свои насущные потребности» [Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. М., 1992. С. 10.]
Является ли «насущной потребностью» гражданское замирение? Несомненно, является для государства – чтобы «народы пасти». Но возможно ли такое примирение на личностном уровне во всех социальных группах?
Есть достаточное количество оснований в этом усомниться. Группа поддержки красной революции достаточно сильна и использует аргументы вплоть до таких: «Революцию уже почти сто лет люто ненавидят на Западе, потому что Октябрьская революция не позволила Западу истребить русский народ и Российскую державу». Собственно, автор мог быть бы прав, если бы целые сословия русских людей (дворян, офицеров, священников) не были бы уничтожены той самой Октябрьской революцией. Или эти сословия не входят в «русский народ» с точки зрения автора? Так на какой же почве будем мы «мирить» красных и белых, если одни начали «красный террор», коллективизацию, сгубившую крестьян и казачество, священство и национальных поэтов, а другие ответили «белым террором», а некоторые и изначальным предательством клятвы быть верным Царю и Отечеству.
Нет выбора без зла – так назвал эту вечную коллизию русский филолог-классик Е.А.Авдеенко.
И «выбора без зла» не было именно потому, что революция носила антинациональный характер, что, кажется, нынче «не толерантно» признавать. А без этого главного признания мы еще сто и двести лет ничего не поймем о себе, следовательно, можем вновь, как в 1993-ем году вновь оказаться духовно и интеллектуально неготовыми к новой революции, о которой есть кому мечтать.
Не Памятник примирению нужно ставить, а Памятник трагическому расколу русской жизни, памятник историческим жертвам и Памятник русским людям, втянутым в великую трагедию XX века. А вот станет ли память трагедии 1917-го плодотворна, то есть исцеляюща, зависит и от ученых, и от элит, и от художников.