20 октября 2022 в Москве похоронили Александра Викторовича Недоступа – известного русского врача-кардиолога, крёстного моего сына, совершенно особенного человека в моей жизни.
Я точно знаю, что смиренная тишина, огромная внутренняя культура были у него в крови, – от священнического рода мамы, М.А. Раевской. Я точно знаю, что мы жили и общались с доктором, служащим людям самым буквальным и коротко-христианским путем: мне не приходилось лечиться у него по «профилю», но десятки раз я просила за других страждущих и ни разу не получила отказа. Он всю жизнь ходил по делам других людей – не случайно доктор Гааз, спешивший делать добро, был им чтим и портрет его украшал клинический кабинет Александра Викторовича наряду с русскими святыми и доктором А.П. Чеховым. Не случайно, если душа рвалась от боли и несправедливости, то именно Александр Викторович пересылал твоё письмецо к старцу Кириллу (Павлову). Не случайно, пережив трагедию с погибшей первой женой, он, сорокалетний, нашёл свое трудное счастье с актрисой Ольгой Фомичёвой, пестуя её, окутывая заботой и заботушкой, легко и радостно разделяя весь особенный артистизм её жизни. Восемь лет назад (в 2014 году) Ольга Георгиевна покинула наш мир. Теперь они вместе. На Ваганьковском. И у Бога.
+++
Актриса и врач. Конечно, кто-то немедленно вспомнит Антона Павловича Чехова и Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову. С той старинной русской историей супружества, наверное, как-то соотносилась и судьба моих сокровенных друзей. Александр Викторович, к тому же, стихи писал. Книжечку, смущаясь, подарил – но, уж никак не считал себя Поэтом, просто душа иногда выговаривала себя лирически. А потому, когда уже смертельно больная Ольга просиживала ночами над своими театрально-драматическими передачами, что шли на «Народном радио» – а это было двадцать восемь передач по русской классике! – он только вздыхал, вставая ночью и видя супругу, полностью поглощенную переживанием и сочинением новой передачи.
Александр и Ольга. Обаяние благородства – вот что было сердцевиной этой семьи. Откуда, как в этих людях, прошедших вместе со всеми беды и радости советской истории, – откуда так много щедрого мира и спокойствия, такой творческой отдачи и самоотверженности было в светлой душе Александра Викторовича и пылкой – Ольги Георгиевны? Волшебным ключиком к их пониманию, стали коротенькие их рассказы мне об «особенностях» друг друга. Как-то Ольга вспылила, горячо отвергнув общепринятый патриотический авторитет, – вспылила публично, во время дружеского застолья. И, конечно, сама же первая огорчилась и убежала «готовить чай» на кухню. Александр Викторович, с ангельской милотой во всём облике, но твёрдо-сосредоточенно сказал мне: «Капочка, Вы понимаете, что всё это от её огромной чистоты?». Боже, я была потрясена тем, как он видит свою жену. Для меня это был урок. Ольга же в другое мое гостевание рассказывала с нежной улыбкой: «Сашенька он ведь весь в том, как в детстве пытался сесть на большой круглый шар. Тётка рассказывала. Шар был больше его. Он падал, но всё равно упрямо и долго продолжал забираться и был уверен, что это возможно…». «Большой и круглый шар» стал потом работой доктора, которому отдавали наиболее психологически трудных пациентов, и Недоступ их «укрощал» и замирял. Сама свидетель того, что пациенты обращались к нему иногда по ошибке «батюшка», будто к священнику, улавливая его естественное внимание ко всему человеку, а не только к его диагнозу. «Большой круглый шар» стал потом супружеством с актрисой. Актрисой особенной – она НЕ играла в подлых и пошлых пьесах современности; она не снималась в чернушном кино (её внешние роскошные данные царственно-русской красоты давно уже были не востребованы!); она не позволила разделенный в начале 90-х годов Московский театр имени М.Н. Ермоловой превратить в новообразование с Ermolova Hotel в структуре театрально-коммерческого комплекса.
Муза Ольги Фомичевой не была «иссечена кнутом»! Она этого никому не позволила, несмотря на фантастически зависимую профессию. И плечо доктора Недоступа, безусловно, помогало актрисе пренебрегать вот этой – самой примитивной – «ежедневной» меркой в искусстве. И это очень важно. Гордая, статная, умная актриса. Конечно, таким ролей не давали, репертуара для таких не было. И вот эта скрытая трагедия нашей культуры, по сути, ведь продолжается… Жертва ли Ольга? Нет. Она не позволила себе ей стать – она всю себя, до донышка, отдавала русской классике, превращая её в авторские концерты и радио передачи. Я их слушаю и нынче.
Конечно, Александр Викторович всегда был на её концертах. Конечно, они были сомысленниками, В одну силу с женой актрисой доктор Недоступ понимал и любил поэзию и музыку, а несение своего креста жизни оба не считали чем-то более особенно-трудным, чем крест землепашца в обезлюдевших деревнях или крест учителя, предавшего суть своего дела, то есть вынужденного учить детей по «методичкам Сороса».
Они были в самом прямом смысле той редкой (особенно сейчас) московской культурной семьей, как, например, петербургская семья Бекетовых, давшая русской культуре поэта Блока. Книги и слово – вот их фундамент. Всей своей жизнью они утвердили ту простую истину, что всё начинается и завершается не в картинке, а в Слове. Оно – надежнее. Оно –вместимее. Оно – существеннее. Оно – оружие обоюдоострое.
Ольга очень любила читать Ахматовское «Мужество» (1942 военного года). И я совершенно уверена, что она бы и сейчас их читала:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки.
Они, Александр и Ольга, не приняли новейшего идеала – сытого унизительного довольства западного стандарта и как следствия – нравственной тупости. Им было больно. Часто.
Я даже не знаю, были ли они когда-нибудь в европейской загранице? Кажется, нет. Только в Белоруссии, ставшей заграницей в 1993-ем. Неприятие новейшей культуры в обширном смысле было в них органическим, то есть мера понимания ими классической культурной высоты попросту не позволяла ради каких-либо выгодных целей двигаться ниже, то есть ближе к современности. К «современности», которая не хотела знать о страдании, присущим жизни и искусству; «современности», заменяющей страдание – ужасом (хоррором), вдумчивое переживание – мещанским любопытством «к несчастьям».
В 1993 году, после ельцинского расстрела Верховного Совета 3-4 октября, мы в журнале «Москва» при главном редакторстве Леонида Бородина, которого более десятка лет опекал доктор Недоступ, срочно готовили публикации тех, кто не принял этого отвратительного политического шоу. Александр Викторович Недоступ не убоялся последствий – он высказался одним из первых о трагических событиях в нашем журнале. Ельцинский период их семьей не был принят. Нет сейчас под рукой журнала, – я бы сейчас с удовольствием её перепечатала (на сайте «Москвы», который из рук вон плох, тоже нет, к сожалению, нормального архива номеров журнала лучшего, бородинского, периода).
+++
В их московской квартире редко менялась мебель, не делался так называемый евроремонт (они, скорее всего, и не понимали, что это такое), обеды подавались на старой, от дедов, посуде. Зато всюду царствовали книги (сердобольная Ольга собирала еще и бездомных животных). Конечно, книги современников не могли быть все прочитаны, но они их всегда покупали, чтобы поддержать. Поддержать живущих, то есть думающих и страдающих современников-НЕпредателей родины и отеческой культуры их не нужно было и просить. Они поддерживали деньгами, покупкой билетов на спектакль бедных, а значит хороших, артистов и раздачей их; щедро потраченным временем на выслушивание душевных исповедей друзей.
Их, Александра и Ольги жизненный и творческий опыт ежедневного подвига будет ли когда-то и кем-то оценен – не знаю. Но их судьба живит нас высокой и трагичной человеческой поэзией