Я видела Островского угнетённоого – угнетённого режиссерским усиленным «переосмыслением». Я видела Островского освобождённого – от самого себя, примет исторического времени и драматического достоинства. Я видела Островского прикованного – и у его героев, как у Прометея, «клевали печень» режиссёры.
Но, к счастью, был в моей театральной жизни и Островский праздничный, тонкой режиссерской выделки; был и «воздушный», когда волей режиссера герои изымались из быта и помещались в легкое и счастливое пространство – акварельное, окутывались мягкой человечностью почти чеховских интонаций.
Нынешняя премьера спектакля «На всякого мудреца довольно простоты» Вологодского драматического театра – ни то, и ни сё (как гоголевский Чичиков). Спектакль нельзя сказать, чтобы был «красавец» (то есть режиссерски умный и талантливый), но он «и не дурной наружности»: чистенькие декорации, правда не исторические, но и не современные, а так… – два пространства типа бедного и типа богатого. Актеры, опять-таки приодеты – приодеты в костюмы околоисторические, но и не без некоторого провинциального шика. А вот отдельные, как Манефа – просто сногсшибательны, с декадентским, так сказать, уклоном в облике (и вообще Манефа тут женщина-вамп, оглушительно-визжащая, демонстрирующая длинный мундштук и сильную вульгарность манер, – прямо дама из «Околобродячей собаки»).
В общем, «ни слишком толст, ни слишком тонок» спектакль нового главного режиссера Владимира Гранова. Не то чтобы Островский, и не то чтобы не Островский… «Нельзя сказать, чтобы стар», то есть академически выверен, с точно поставленными актерскими задачами; «однако ж и не так, чтобы слишком молод...», – нет, совсем не харизматичен, Даже Глумов в исполнении молодого актера Александра Андреева «тащит жизнь» – без азарта, скучно, без разбору отдаваясь всякого рода сексуальностям (что пожилой барыни, что молоденькой барышни). Конечно, молодой артист старается, конечно, он работает…
Если его «полёт гуся» (на качелях-трапеции) в зачине спектакля – это более-менее понятная театрализация сна о возвышенной в чинах будущей жизни, то его финальное доминирование над всеми всё в том же полёте как-то мало подготовлено режиссером. Что это? Уверенность, что и компромат на него не компромат? И суд их, «тузов города» – ему не суд, а как-нибудь бочком-бочком, да и обойдется? Или он считает, что карьеру сделал, хотя её и вроде провалил в глазах сильных города сего, или без него уж они никуда? В общем-то «если бы гусь не сер, не там бы и сел». Сер, сер Глумов. Но даже и «серость» можно было бы сыграть с большим азартом.
Нет драйва в спектакле – ни от мощной и сочной кондовости Островского, ни от обещанной комедии в стиле танго. Собственно стиль как собственный режиссерский почерк, в спектакле блистательно отсутствует.
«Стиль танго» уловить в «Мудреце…» трудно, если, конечно, он не исчерпывается тем, что разные мелодии звучат в спектакле и среди них – «Libertango» гениального Астора Пьяццоллы, который вывел демократический жанр на классическую высоту. Простите, но «страсти», что поручены режиссерам актерам спектакля в моменты «включения танго» – несколько, скажем аккуратно, невнятны, и Пьяццола тут получается явно «пострадавшей стороной». Не получилось присвоить каждому из героев «своё танго». То ли Островский несовместим с ритмами танца, рожденного в XX веке в пограничной ситуации, в смешении местностей и культур (то есть буквально – на границе Уругвая и Аргентины). То ли вся режиссерская мысль на самом деле много проще и «танго» приложено к Островскому так, как «прилагательна» дверь недоросля Митрофанушки, поскольку она «приложена к месту».
Но танго, как всем известно, есть танец страсти, любовный поединок мужчины и женщины (не случайно, говорит история, родился танец в борделе). Правда в спектакле вологодского режиссера Глумов и с матушкой пускается в танго, что, возможно, несет и некий больший смысл, чем эмоциональная «разгрузка» публики. Но мне не удалось его (смысл) извлечь.
В спектакле «На всякого мудреца довольно простоты» в некотором роде есть «страстная» подоплека танго. Режиссером (в ряде мизансцен с безудержной актерской вольницей) эта «первородная черта» танго явно учтена: Клеопатра Львовна Мамаева (актриса Нина Скрябкова), например, откровенно «возвышенно»-похотлива. Поцелуи «старухи» и молодого человека Глумова стеснительно прикрыты мужской спиной. Ну, понятное дело, молодой карьерист без труда манипулирует мамаевской «страстью» (пускается, так сказать во все тяжкие танго).
Сценическая фрагментация ткани драмы, когда никакая режиссерская мысль не тянется больше одной мизансцены, когда категорически нельзя ответить на вопрос «почему, собственно, Глумов талантлив, умён, образован?» (что обещал нам театр в релизе), – неизбежно ведут к тому, что всякий выход актеров на сцену – это отдельный номер. Актеры, видимо, не всегда понимая, о чём им играть, активно окарикатуривают персонажей, комикуют и паясничают. Подмалевывают. И тут уж, куда кривая вывезет – несёт всякого в меру его органики. Развертывают, так сказать, во всю ширь свои подавленные (потому как не прояснённые) интуиции, а вот контрольный аппарат актеров при этом напрочь отключается.
Актёры в спектакле существуют по принципу циркового представления. У каждого есть поставленный режиссером «свой номер».
К тому же режиссер явно любит трюки (падение Глумова и иных персонажей в «яму», «под сцену», «мужские обмороки», некие танцевальные па–выходы и пр.). Можно, безусловно, получать наслаждение от собственной акробатики. Иногда. Но Островский, конечно, катастрофически избыточен для такой режиссуры. Социально-сочный концентрат комедии Островского про «отцов города» (в комедии это Москва) и «обширную говорильню», когда «места добываются» не талантом и умом – в спектакле явно разбавлен водицей. Разжижен. Кабы чего не вышло…
Бедные актеры рвут страсти в клочья и дико ревут, – и это, очевидно, реакция на то, что режиссер порвал в клочья мысль Островского, расчленил так, что не собрать уже с помощью слов. (Признаюсь, что это я пустила по залу слова «ну, просто пластика Байдена» об игре Андрея Светоносова в роли Крутицкого – его рукопожатия в пустом пространстве и прочая, вызвали в публике актуальные эмоции). Вообще мне показалось – что-то паническое было в игре артистов, несмотря на заливистость, залихватскость и вульгарную отчаянность. Артистов жаль.
***
Общепринятое обыденное восприятие – это, конечно, чаще всего «враг искусства», но не больший ли враг необязательное и необязательность?! Неутоляющее питьё – таким оказался в итоге Островский в Вологодской драме в режиссуре Владимира Гранова.
Да, публика в аплодисментах выразила театру свой «груз симпатий». Можно запросто успокоиться на административном комфорте от полного зала. Но публика ведома и аплодисменты имеют самые различные оттенки. Как и смех… А вообще, как хорошо было бы жить, если бы не было театральной критики. Все бы друг другом были вечно довольны!
И тем не менее, она есть. К тому же, в моем лице, критика уверена: чтобы делать художнически-подлинное, нужно найти силы увидеть реальное положение вещей. «Немножко получилось» (слова режиссера) – это критически мало. Да и вообще, объявлять пьесы Островского то комедией-вальсом (спектакль «Волки и овцы» 2019 г), то комедией в стиле танго (2022 г.), по сути, быть безразличными к Островскому.
***
Вологодский драматический театр с 2018 года пребывает в стабильном кризисе. Если прежний главный режиссер полагал целью своей деятельности «привести театр к «Золотой маске» (о чём сообщил в первом же интервью), – то при такой цели, конечно, говорить о наличии творческой осмысленной театральной концепции, увы, мне не позволял вкус и здравый смысл. Мечты Владимира Гранова более конкретны, функциональны, так сказать. «Хочу, чтобы тропа в театр вологодского зрителя стала четырехполосной трассой!». Заявление было сделано на первой пресс-конференции для журналистов вологодских СМИ в качестве «главного» (https://vologda-poisk.ru/news/kultura/hochu-chtoby-tropa-v-teatr-vologodskogo-zritelya-stala-chetyrehpolosnoy-trassoy).
Режиссура Вл. Гранова содержит мало настоящей театральной новизны, в качестве же руководителя театра он не смог представить внятной концепции творческого развития театра на открытии сезона (не считать же таковой перечисление репертуарных планов только на сезон, в которых уловить внятную стратегию мне не удалось). А вообще-то «четырехполосная дорога» подразумевает две полосы движения в одном направлении и две в другом, то есть как в театр, так и обратно – вон из него. Опасная метафора.
Фотографии – с сайта театра