Юрий Шмелёв – самобытный русский живописец, в творчестве которого творение прекрасного никогда не означало повторения давно освоенного и устоявшегося «идейно-художественного материала». Его никакими усилиями нельзя вписать в советскую школу живописи, даже в лучшие и честные её направления хотя бы потому, что он всегда заглядывал за тот исторический горизонт, куда не принято было бросать художнических взоров. Он видел изобразительное искусство сосредоточием таких ценностей (религиозно-мистических) которые, по сути, находились «за колючей проволокой» – вне культурного контекста советского периода XX века.
Родословие
Юрий Гаврилович Шмелев знает своих предков по отцовской линии до пятого колена: он сам родился в Барнауле в 1938 году; его отец родился в 1917 и был машинистом на железной дороге; его дед (Дмитрий Кузьмич) был банковским работником у брата – управляющего Сибирским банком в царской России. Прадеды были людьми с университетским образованием – врачами, тамбовскими. А вот матушка Юрия Шмелева – в девичестве Суворова. Нет, она не потомок по прямой линии знаменитого фельдмаршала, но все же – родственница… Любовь к живописи привела Шмелева в Москву, в знаменитое академическое художественное училище памяти 1905 года, в котором он закончил и художественное, и реставрационное отделения. Молодой специалист сразу начал с реставрации древнерусской живописи – это были фрески, настенные росписи, иконы. Всю древнюю живопись от XII века до поздней дворцовой так или иначе «пропустил через свои руки», участвуя, еще в советское время, в реставрации Новгородской Софии, московского Успенского собора, Новодевичьего монастыря, храмов в Ярославле, Ростове, Смоленске. Даже и в Самарканд забросила судьба – реставрировал усыпальницу Тимура…
С таким багажом трудно было стать обычным художником. Он им и не стал.
Его кредо скорее можно описать через отрицание: он никогда не числился членом никаких союзов художников; никогда не состоял в партиях; никогда не участвовал ни в официальных, ни в оппозиционных коллективных выставках. Никогда не писал картин соцреалистических, а когда и этот стиль под конец изрядно обветшал, то и тут Шмелев не увлекся модными и «передовыми» формами соц-арта. В общем, не совпадал он с тем образом художника, который закрепила за ним (или навязала?) наша современность.
Он поселился в тихой Истре. В доме, который построил художник – Дмитрий Павлович Мощевитин (1894-1974). Женился на его дочери Надежде – тонком художнике-графике. Дом постепенно прирастал новыми вязями, как когда-то крестьянские избы новыми прирубами, и по тем же жизненным причинам: нарождались новые поколения, создавались новые семьи. Так и сегодня под крышей истринского дома живет четыре поколения Шмелёвых-Мощевитиных. «Когда-то современники, – любит напоминать Юрий Гаврилович, – говорили о Тициане: «Там один мужик хорошо Христа нарисовал…». Впрочем, я тоже могу, воспользовавшись симпатией Шмелева к такой величественной простоте, сказать со всей определенностью: «Я знаю одного хитрого мужика и художника, который художником себя не считает, а сидит у себя всю жизнь на Истре и хорошо живописует».
Движение вспять: «когда мы отступаем – это мы вперед идем»
Еще в начале 1980-х годов он начал работу над серией портретов просветителей и православно-государственных устроителей, завершенную через 25 лет и названную «Святая Русь». Задача, безусловно, грандиозная: увидеть идеал Святой Руси в движении, в живом становлении – а это возможно только через личность человека. А потому Святая Русь у Шмелёва персонифицирована и включает в себя девять холстов: «Андрей Первозванный», «Владимир Святой», «Митрополит Илларион», «Василий из Щековиц», «Добрыня Едрейкович», «Дмитрий Донской», «Иван Фёдоров», «Патриарх Никон». За каждым из них прорастают сквозь века наша история и культура, культура и вера – ведь в те времена они находились внутри друг друга, пронизанные общим христианским смыслом, который был их естественным и живым дыханием.
Наверное, историю каждой работы можно рассказывать долго: ведь девять полотен за 25 лет – это как-то очень мало по современным-то меркам. Впрочем, Юрию Шмелеву никуда не надо было спешить – ведь он вышагнул давно и сразу за порог всякой принятой в художественной среде статусности и амбициозности.
Однако, прежде чем говорить о его главном деле – торжественной портретной галерее, составляющей «Святую Русь», стоит вернуться к периоду еще более раннему – 70-ым годам XX века, чтобы увидеть напряженность и глубокую нестандартность творческого мира живописца.
Форма его мышления, конечно же, была пропитана опытом мастера-реставратора, вознесенного к Богу буквально и физически церковными лесами гораздо ближе всех, кто стоял в храме и вонзал свой взор в церковный купол-небо. И если за пределами храма «духовная брань» была давно и, казалось, навсегда, превращена в понятную и удобную «нравственность» (не случайно кодекс строителя коммунизма не раз связывали с христианским декалогом – десятью заповедями), то Шмелеву, находящемуся внутри церковной ограды, не надо было объяснять, что духовная брань не утихает в мире никогда, в том числе, была она и в сытые советские годы.
Он стал строить свою христианскую живопись с уверенностью в том, что символы и аллегории – это не есть случайно сцепленные между собой «знаки явлений», прагматично используемые для выпуклости мысли. «Богородица с серпом и молотом» его все же не устраивала, несмотря на нравственность намерений создателей сего аллегорического образа. Ценность символа существует только тогда, когда в человеке есть святость и отношение к предмету как к святому. А это значит, что высокое не будет у него служить для украшения или прославления низкого. А это значит, что живописец научал себя видеть существующее земное в смысловой сцепленности с вечностью. Он видел Россию – огромную красную империю XX века – видел распавшейся на противоборствующие силы, когда далеко еще было до реального распада советского государства. Тьма предъявляет себя через неурядицы, смуты, нестроения и войны, через социальные язвы – бедность бедных и чрезмерность богатства богатых.
Полотна «Поединок» и «Схватка» (их несколько вариантов) отражают эту брать через битву-поединок красных и белых Всадников. Битву духовную и социальную. Красный всадник, побеждая Белого, остается в трагическом и ненужном ему самому одиночестве и будто надрывается в отчаянном крике… Он, победитель, балансирует на краю пропасти, но трагически этого не замечает. Картина написана в 1977 году и не предвестием ли она уже звучала? А в «Схватке», созданной чуть позже (версия 1993 г.), побеждает, увы, третья сила – синий Всадник, пока Красный и Белый в упоении уничтожают друг друга. Работы пластичны и символичны. Шмелев любит писать коней – они у него совершенны и необычны в том, что образуют двуединство коня и Всадника. Оно – это двуединство – было известно еще античной культуре. И художник решил его вновь обрести.
…А еще прежде – в 1968 году им была начата чрезвычайно странная картина «Остановитесь на путях ваших…» (слова пророка Иеремии). Он работал над ней 22 года. Но сегодня художник не любит свое творение. «Два года я ее любил после того, как написал, – говорит Юрий Гаврилович, – Начал писать смолоду, потому что мечтал о таком зрителе, который все поймет, потому как будет все это знать: будет понимать и символику цвета, и воспримет ее символический ряд, и исторические детали…А теперь я ее больше не люблю – не люблю, потому что приходится все время ее объяснять. Даже образованным людям. Все мы образованы «по кускам», а целостности и масштаба нет. Видят стол и тут же спрашивают: «А это что, Тайная вечеря?» …Я, наверное, сожгу эту картину. Я прожил всю жизнь и не увидел такого зрителя, о котором мечтал. Тогда зачем эта моя картина?»
Нет, это не «Тайная вечеря», хотя, действительно длинный стол с белой скатертью белой полосой делит картину и влечет к фигуре Спасителя в белом хитоне, расположенном в центре за столом. Белое на белом. Белый хитон на фоне белой скатерти и белый свет-сияние проступает в лике Спасителя. Да, тут, в Нем, центр христианской Истории. Но рядом с Ним, по правую руку, не ученики, а воины и те, кто уверовал в Христа. На втором плане видим иконостас, архитектурные элементы Акрополя, абрис собора Нотр-Дам, – художником объемлется все то, что станет фундаментом мировой христианской цивилизации. А слева от Спасителя – богомерзкое скопище нечестивцев и извращенцев, отступников, окружающих антихриста. Два мира – два пути. Для души человеческой. Благодать и Свет Христов в мире неизбывны, но и пожирающий сумрак запустения держится устойчиво. Даже дерзает, иногда, и наступать…Знакомо. Очень знакомо.
Станем же надеяться, что художнику будет трудно уничтожить свою работу – она уже живет своей самостоятельной жизнью, независимой от того, кто ее написал. Ведь мышление нашего художника поистине полифонично. И каждый образ в этой картине звучит гармоничным «аккордом символов». И сам по себе символический подход дает столь уже забытое нами подлинное упоение мысли – он поднимает понимание жизни до высочайшего уровня.
Живопись как задание жизни
Цикл «Святая Русь» выстраивался вразброс, – не было никакой заранее продуманной системы. Двигала скорее боязнь «превратить в некрополь величественное здание предустановленных Богом зависимостей». Он хотел сохранить личное волнение и поделиться своими открытиями русской истории, которая художника интересовала гораздо в большем объеме, нежели это принято в исторической живописи. Но, собственно, получилось нечто уникальное, весьма расширяющее представление о живописном историзме. Он хотел понять, увидеть, ощутить токи истории и волю истории, проявляющимися через людей. Шмелев пишет портреты, и его изобразительное искусство приобретает еще одно измерение – историко-литературное.
Серии портретов предшествует распятие Иисуса Христа – полотно выполнено в духе и стиле испанской традиции XVII века, в которой Шмелев любит сочетание предельного аскетизма в облике Сына Божия и мощь живописного изображения: красно-багровое зарево окутало землю, поднялось до неба. Кровь вопиет от земли – ведь Кровью Безгрешного омылись грехи каждого из нас. Христианство очень высоко подняло человека – именно в христианском мире важно спасение даже одной человеческой души! Одной и каждой!
Первым из людей в серии Шмелева стоит, естественно, первый же ученик Христа – апостол Андрей Первозванный, пришедший на Русь и поставивший на горах Киевских крест с надписью «Здесь будет град велик». Обратим внимание на знаковые детали картины: крест опоясан царским поясом Христа, а свиток, что в руках ап.Андрея, повернут так, что сокрыто написанное в нем. Народ еще не знает, не просвещен божественным глаголом, но он-то, конечно, уже его знает.
Фигура равноапостольного князя Владимира, в крещении Василия (полотно «Владимир Святой») повторяет очертания креста, как и меч-крест водружается им на «горах Киевских». Образ князя писался с изображения его на прижизненных монетах X-XI вв. (она же изображена художником справа вверху, но с обратной стороны – там уже щит). И реверс-венок над ним, и распахнутые руки, объемлющие как Запад и Восток (античность и апостольские времена), так текущий под его властную руку народ – всё это указует на самое главное его деяние – крещение Руси.
За первым русским митрополитом Илларионом (XI век), просветившем Русь «Словом о законе и Благодати» (а по научной гипотезе Л.А.Гурченко он же еще и знаменитый Боян из «Слова о полку Игореве), – за ним следует Василий из Щековиц, настоятель и архимандрит Киево-Печерского монастыря. Художник полагался на открытие Леонида Гурченко, доказывающего, что именно он, Василий из Щековиц является автором «Слова о полку Игореве». Яркая и сильная личность, образованный и талантливый, для Шмелева он был один из тех, кто и стал носителем главной идеи эпохи (времени Андрея Боголюбского, XII век) – идеи русского самодержавия. Только мощь христианско-культурного импульса связывает между собой силы, выстраивая их громаду в государственное устройство.
Подвиг молодого боярина Добрыни Ядрейковича – героя следующего полотна Юрия Шмелева – был основательно забыт, а между тем Никоновская летопись сохранила сведения, что новгородцы «излюбиша себе инока Антония» (Добрыню до крещения) за труд великий – хождение в Царьград и принесение Гроба Господня. Святыня христианства, принесенная на Русь, собственно и формировала сокровенного пространства Руси, возрастающий в своем идеальном облике до Святой.
Дмитрий Донской особо любим художником за свой человеческий масштаб личности. Он – избранный в ряду лучших деятелей в истории Руси.
Иван Федоров (XVI век) и замыкающий серию строителей, деятелей и устроителей Святой Руси патриарх Никон (XVII век) важны для художника как созидающие столпы того, что мы относим к образу Русской цивилизации. Русский первопечатник словно выступает из некой тьмы времен, чтобы теперь словом божественным напоить слух крещенного народа. А патриарх Никон взял, да «пересадил» на русскую землю Новый Иерусалим, вписывая русских в сакральное пространство христианской ойкумены. Шмелев называет первопечатника Ивана еще и «последним знатоком исконной русской культуры», а книга, новую жизнь которой он дал, увы, через два века «выманит русского человека из Церкви»…Но Юрий Шмелев остановился у этой границы, создав, по сути, цельную картину делания-собирания народа Божьего, который был ведом лучшими людьми, и который дорос до создания собственного государства – далеко не все народы в истории оказались способными к национально-государственному строительству.
Линия и сокровище невыразимого
В свои 72 года Юрий Гаврилович Шмелев затеял нечто совершенно невероятное. Слушал он как-то «Хорошо темперированный клавир» И.-С. Баха. «Я, – говорит художник, – восхитился не только прекрасным звучанием и техникой, которую многие музыканты считали «хлебом насущным», но меня удивило скромное, с достоинством название, где есть утверждение «хорошо». И я подумал, а каких художников, и какие их работы я мог бы определить этим словом «хорошо»? Стал перебирать. С советской живописью – беда. Стал вспоминать мировую».
У него получился список, состоящий из Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля, Тициана, Веласкеса, Сурбарана, Мурильо, Кано; Рубенса, Рембрандта, Вермеера, Дюрера, Голбейна, Шардена, Ватто и русских – Ушакова, Иванова, Шишкина и Коржева.
Сурово.
Но зачем и почему он совершил такой отбор? Что же дальше?
А дальше он решил сделать копии всех этих шедевров. Избави Бог, не ради еще одной яркой интриги на «черном рынке». А с точностью до наоборот: он и прежде разгадывал старые секреты мастеров живописи и понимал живописание категорически не современно. Вот потому и теперь в его списке оказалась только «хорошо темперированная живопись». «Копия только тогда имеет смысл, – говорит художник, – если ее приближение к оригиналу будет полнейшим. Для этого всякую работу старого мастера нужно изучить в мельчайших деталях, пройдя вместе с ним совершенно особенным и уникальным творческим путем». Нет, это не конвейер, множащий шедевры, – но это дерзкое желание вступить в благородное состязание с лучшими из лучших. В таком замысле – своеобразный вызов миру, уничтожающей цифрой что-то важное и первотворческое: рукотворное, уникальное и живое по фактуре.
Полотно «Динарий кесаря» Тициана уже готово. Шмелев, начиная работу, три дня просидел перед картиной в Дрезденской картинной галерее, так и не успев посмотреть все остальное. А может быть и правильно – берег впечатления от красок и фактуры и сторожил их внутри себя, чтобы ничто другое не сбило эти внутренние художнические настройки.
Сложнейшая задача в задуманом деле – достичь фактурного совершенства. Как тонко, немыслимо тонко проведены линии в голбейновских «Посланниках», например. Сколько предметов, которыми наполнена картина! Богатая коллекция музыкальных астрономических и научных инструментов, солнечные часы, разорванная на лютне струна, искаженный череп, книги, глобус, богатство драпировок и одежд?…Как провести эти тонкие линии, разделяющие и описывающие предметы, лица, фактуру одежд – кистью, кажется, не напишешь, пером тоже невозможно. Линия! Все дело в линии! «Голбейн, – сокрушается Шмелев, – писал кистью, и если я справлюсь с этой частью работы, то ни с кем разговаривать не буду. Впаду в страшное самодовольство». Художник смеется и говорит, что нынешние профессионалы в области изобразительного искусства такими вещами совершенно не интересуются. Да, старые мастера заставляют живописца Шмелева многое видеть иначе: отбросить облегченное представление о картине и испытать немыслимо тревожный и страшный восторг обретения фактуры живописным полотном. «Если у художника нет фактуры, – утверждает резко Шмелев, – я его в грош не ставлю. Фактурность определяется тем, как кистью ты касаешься холста. Это трудно объяснить, но это можно сделать. Пойдите и сравните залы старых мастеров и новых художников. Фактурой обладали все старые. Нынешние – нет, не обладают. Так, лессировка – это не только нанесение прозрачных красок сверху основного цвета… это нечто иное, скорее сверхчувственная техника лощения, заглаживания, сложного проникновения, притирания красок, а не простого перекрывания одного цвета другим».
Он считает написание картины большим и трудным делом. А его художническая экипировка просто восхищает: как рыцарь живописи, он берет с собой в работу литературное содержание эпохи, глубокое историческое знание, и вспахивает огромное культурное поле вокруг своего будущего полотна или портрета. Быть «теперешним художником» Юрию Шмелеву как-то не интересно, и даже почти стыдно… «Пейзажики, – говорит, – писал мало, их вбрасывают в мир миллионами», а потому ценит только пару-тройку своих пейзажей, которые не реалистические, а выдуманные, навеянные творческой фантазией.
Его рыцарство в живописи держится подлинным бескорыстием: он, действительно, дышит духом русской и мировой христианской культуры. Но создавая свои произведения, Юрий Гаврилович умеет остановиться у той роковой черты, когда всё, до донышка, высказывается в изображении. Когда священное в истории, идеальное в человеке и сакральное в вере начинают эксплуатироваться и воплощаться в неких образах, подвергающих неизреченно-живое тиражированию, – тогда происходит или закостенение, или возникает опасность поверхностного (авангардного) изображения всего, что есть не высказываемая благодатная красота. Но между художником и картиной, которую он пишет, существуют неразрывные узы. Шмелев идет узкой тропой в искусстве. И когда XX век внушал, что «религия исчерпала себя и уже вообще не в состоянии доставлять сильных переживаний», Юрий Шмелев писал свою самую загадочную картину «Остановитесь на путях ваших..». А в цикле «Святая Русь» глубоко и строго показал, как христианизовывалась бескрайняя Русская равнина, на которой его герои-делатели расставляли свои цивилизационные вехи и, собственно, сами овладевали своей историей, в которой исторический и религиозный акты часто совпадали. И это важно нам, сегодняшним.
2011