Дмитрий Романов об «Отречении 1917»
Предваряя научно-творческую конференцию «Голоса истории: современная историческая драматургия» и лаборатория исторической драматургии ИСТОРИЯ.DOC литсотрудники фонда «Культурная политика» решили дать слово нашим лауреатам и участникам проекта, поместив их в КРАСНЫЙ РЯД РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
Так кто же от кого отрёкся?
Русский философ Николай Бердяев пишет: «человек призван к царствованию. Но царство это делает его рабом». Здесь имеется в виду та преемственность помазания, которая есть одновременно и дар и оковы, когда «прельщение царством» и сам статус государя отнимает у человека всякую волю. Помимо той, что его самого обязывает быть именно тем, а не иным. Особенно, учитывая, что Николай II был человеком религиозным и, смею предполагать, таинство помазания воспринимал очень серьёзно. Какое же давление, какой накал страстей мог заставить его подписать манифест отречения! Акт свободной воли?
Да о свободе и говорить не приходится. Настроения общества к концу Первой Мировой были, прямо сказать, апокалиптическими. Вряд ли бы нашёлся солдат, не желавший поскорей вырваться из душного и страшного абсурда окопной жизни. Или петроградский рабочий, смутно не чувствующий своего положения. А между тем, метко заметил Ленин, что Россия была уже давно «беременна революцией». То есть, новым государством. И свобода мерещилась, разве что, в разрешении от этого бремени.
Отречение народа от царского правления выглядит вполне закономерным – пуповина новорожденного государства должна быть отрезана. Мировой закон здесь действует без колебаний. Но возникает другой вопрос: а должны ли мы следовать именно этому закону или какому-то иному, не закону «мира сего»?
И здесь появляется проблема, которую впервые сформулировал в своём творчестве Достоевский. Допустимо ли ради счастья всего мира пожертвовать одним маленьким существом? Старушкой-процентщицей. Или стоит ли всё счастье мира хотя бы одной слезы замученного ребёнка? Это ядро философии Достоевского, вопрос не о законе мира, а о духе человека, о его совести, о его божественной миссии.
Подобным образом мы спросим: «допустимо ли для спасения и процветания государства казнить одного человека?» А если это государство только появилось, и ещё не до конца вылупилось из огненного хаоса, ещё не вполне понимает, какими страшными силами оно обладает! Вопрос вечной актуальности. Достаточно сегодня посмотреть в сторону Ближнего Востока.
И потому решение убрать с политической арены государя, а уж тем более, казнить – это решение библейского Каиафы, со слов которого и начинается «охота» на Христа. Вспомним: «лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11:46-53).
А сказал он это, тревожась, что народ, разделившись на консервативно настроенную половину и на тех, кто пойдёт за новой верой, вызовет гнев Рима. А тот, в первую очередь, накажет своих наместников – бюрократический аппарат, на вершинах коего и находился Каиафа. Казалось бы, две тысячи лет минуло. Что общего?
Но перенесём эту модель на начало двадцатого века. Не тем ли самым были озабочены и Керенский, и дума, и все те генералы, что отказали государю в поддержке страшной весной 1917-го (хотя уж если проводить библейские параллели, то последние – это уже вопрос Иуды)? Только в нашем случае не Римский гнев, а западная угроза, уставшие от бессмысленной войны солдаты на фронтах. И банда интеллектуальных гипнотизёров, умело поджёгшая порох сознания по сути чуждого им народа. И вот рождение неведомого зверя – нового государства, которым беременна страна. Этого хозяйствующего хищника, которому нужен простор для роста и здоровая пища. Уже после, перебесившись и войдя в спокойную зрелость, с новым пахарем у руля, зверь этот вспашет обильную ниву. Но рождение – это всегда прорыв.
Ответ на вопрос, поставленный Достоевским, даёт вся литература, встающая на защиту человека. Вернее, старается дать. В пьесе «Отречение 1917» и я одновременно робко и дерзко, наивно и въедливо, пытаюсь внести свой вклад в ответ на вопрос гениального классика. Маленький лучик света в общий поток прожектора. Достоевский совершил великий поступок, который есть миссия всякого серьёзного писателя – он поставил вопрос. И пьеса «Отречение 1917» – это тоже вопрос, в ней нет прямого ответа «кто виноват?». Да его и не может быть.
Но что же выходит! – пытаясь дать ответ на вопрос, я сам ставлю вопрос. Такая вот диалектика творчества.
Участие в конкурсе исторической драматургии + ИСТОРИЯ.DOC привело пьесу в творческую лабораторию «Театра на Покровке». Замысел её родился давно. Сначала это была тема статьи для одного православного журнала. Зарылся в архивы исторической библиотеки. А во время написания стало ясно – в рамках статьи, да и ещё и сугубо консервативной идеологии издательства, мыслям будет тесно. Появилась цельная пьеса.
Пройти через «культурную кузницу» творческой лаборатории невероятно важно. Особенно сегодня, когда нас окружает океан идей, многие из которых, как хорошая, но ещё хрупкая сталь, нуждаются в закалке. Участники студии Капитолины Кокшеневой, сотрудники театра и виднейшие деятели русской культуры – это и есть те, кто помогает нашему искусству обогатиться новыми жемчужинами из творческого океана.
И благодаря таким людям веришь в то, что русский театр держит правильное направление в своём развитии и поиске новых слов, смыслов и форм.